«Прошу биографию не отнимать!!!»

Мне позвонили: «В сквере, возле развалившегося ныне здания бывшего ДК ПОШ, на лавочке сидит женщина. Она много лет уже живёт на улице, потому что кто-то её обманул и своего жилья у неё теперь нет. Живёт милостью Божьей, голодает в основном. Как бы ей помочь? Жалко человека».

Но не случилось моментально туда добраться, а позже она уже ушла куда-то.

Не будет же она часами на лавочке сидеть, дожидаясь невесть кого. Ни к чему ей это, она сама по себе привыкла, никому не докладывает – куда и зачем пошла, когда вернётся и что дальше планирует предпринять. И всё же имеет смысл завтра сюда же приехать: вдруг повезёт встретиться с нею, поговорить и, возможно, чем-то помочь. Утром следующего дня она вновь пришла в тот же сквер. А я – приехала. И мы встретились.

Маленькая, щупленькая, с длинными распущенными волосами, полуседыми, спутанными ветром, в тёмных очках, стареньком плаще, без головного убора, в махровых носках и зелёных шлёпках. Рядом с нею на скамейке лежат два узелка с её личными вещами, которые ей негде оставить, и поэтому она носит их всегда с собой. Мы поздоровались, она разрешила мне присесть рядом. Я попробовала определить возраст незнакомой мне женщины: скорее всего, за шестьдесят. Хотя, может быть, и меньше, ведь образ жизни, который ей приходится вести, сохранению красоты и молодости не способствует.

Роза Захаровна Серазетдинова, - так она представилась, пояснив, что имя и отчество – настоящие, а фамилию она выдумала и живёт теперь под этой выдуманной фамилией, потому что свою настоящую фамилию боится незнакомым людям говорить. Есть у неё основания – не доверять людям. Вот она и не доверяет. Впрочем, лично мне она может доверить тайну, но не вслух (вдруг подслушает кто-нибудь и воспользуется в своих корыстных целях), а если я дам ей ручку с тетрадкой, то она напишет потихоньку, но я не должна никому передавать секретные эти сведения о ней, ныне бездомной Розе Захаровне. Я пообещала не передавать, и она написала ровным, разборчивым почерком свою фамилию и имя с отчеством заодно – Роза Захаровна…

Когда она начала по моей просьбе рассказывать о себе, я очень сильно удивилась. Получалось, что детство необычной собеседницы пришлось на военные годы. То есть ещё до войны человек родился. А значит, лет сейчас ей значительно больше, чем мне показалось с самого начала. Во всяком случае, не пятьдесят ей сейчас лет, и не шестьдесят, а далеко за семьдесят, а быть может, даже за восемьдесят. А потом я ещё больше удивилась, когда стала понимать, что вот эта женщина, потерявшая в своей жизни всё, что только можно потерять: жильё, документы, заслуженную пенсию и даже родную фамилию, - остаётся в высшей степени Человеком. Как ей сие удаётся – неизвестно. Возможно, высшие силы, в которые она никак уверовать не может, ей помогают, чтобы мы, глядя на неё, поняли, если не поняли, то ощутили на мгновение хотя бы, что человеческих свойств нам всем дюже не достаёт. Тех самых человеческих свойств, без которых людьми можно называться с большой натяжкой. То есть пока Роза Захаровна живёт в резиновых тапочках на городских скамейках без средств к существованию, невозможно нам себя цивилизованными людьми считать и своим общественным укладом гордиться. Потому что чем гордиться-то, если у нас на глазах на протяжении двадцати лет уже человек живёт милостью божьей без крыши над головой, без документов, без денег, безо всего, а нам как бы и дела нет до этого, нам как бы всё равно, нас как будто это и не касается вовсе. 

«Родилась я в Москве, - рассказывает про себя Роза Захаровна, - не знаю, в каком году. Папа работал на танковом заводе, мама воспитывала троих детей, мою старшую сестру, меня и младшего брата. Когда война началась, папу на фронт забрали, а нас эвакуировали в татарскую автономную республику, не помню, в какое село.  Очень трудное было время. Мама чуть ли не круглые сутки на колхозных полях работала, мы сами по себе росли. Я в школу когда пошла, не понимала ничего, потому что всё объясняли по-татарски. И после войны было не легче. Отец с фронта не вернулся, а мама не могла нам ничем помочь. К тому же она заболела, ей самой помощь нужна была. В 1953-м году мы переехали на Украину. Во-первых, потому, что половину танкового завода, где папа раньше работал, туда эвакуировали, во-вторых, потому что родня жила на Украине. Там я   работала на танковом заводе и одновременно в школу пошла, опять в 7-й класс, чтобы аттестат получить и дальше учиться. Художественной гимнастикой стала заниматься. Хорошее было время. А в1975-м году я переехала в Семипалатинск. Устроилась в воинскую часть медсестрой и работала на одном месте до самой пенсии. Сначала мне комнату в общежитии дали, потом квартиру с подселением, где было хуже, чем в общежитии. Но позже мне дали отдельную однокомнатную квартиру, на территории гарнизона. От гарнизона до вокзала полчаса езды, меня всё устраивало. Я там до 1995-го года прожила. В 94-м вся часть и весь гарнизон переехали в город. Я до последнего держалась, не переезжала. Но потом пришлось всё-таки уехать».

С тех пор, как я поняла, и начались мытарства в поисках жилья. И хотя пенсия у Розы Захаровны была небольшой, как у большинства наших пенсионеров, всё же она несколько раз умудрялась накопить на комнату в общежитии. Трижды приобретала одинокая женщина жильё, правда, разбитое и без документов, под честное слово, если можно так сказать. Но кто у нас честное слово держит? Встречаются, конечно, такие люди, в принципе, в этой жизни. К сожалению, Розе Захаровне они, похоже, не встретились. На данный текущий момент бабушка не имеет ни жилья, ни документов, ни пенсии, ничего. Любопытно, конечно, где пенсия-то её? Ведь она должна начисляться, пока пенсионерка значится в живых. Но вот сколько лет уже она её не получает, а никто не интересуется – почему? А если нет вопросов у работников соответствующих служб по этому поводу, значит, кто-то всё-таки её получает, бабушкину пенсию? Тогда – кто?

За годы скитаний и жесточайшего одиночества сознание Розы Захаровны сильно отклонилось от принятых в обществе нормальных параметров. Теперь, по мнению бабушки, нет ничего хорошего в жизни, одно только плохое осталось. Но раньше всё было хорошим, и она это хорошее в себе сохраняет. Вспоминает  светлые лики добрых людей, с которыми раньше была знакома, книги, которые довелось прочитать, и которые  след в душе оставили, работу свою вспоминает, телевизор, который был у неё в однокомнатной квартире, и белоснежные простыни, которыми застилала свою кровать в своей квартире. Ничего, кроме воспоминаний, у неё не осталось. Воспоминания и труд, изнурительный труд по сохранению в себе человека в поистине нечеловеческих условиях. Теперь она одного только боится- биографию свою  потерять. Так и говорит (несколько раз повторила): «Прошу биографию мою никому не отдавать!»

- Где Вы ночуете? – спрашиваю Розу Захаровну.

- Зимой – в подъездах. Летом по-разному случается. В подъезд бывает непросто попасть. Люди разные, кто-то с пониманием относится и не говорит ничего, а кто-то не может успокоиться, пока не выгонит, а некоторые деньги требуют за ночлег. Но откуда у меня деньги? Я тогда ищу другой подъезд, откуда не гонят. Сидя обычно сплю, руки к батарее прижму и сплю. Ну а летом легче, конечно, но всё равно нужно прятаться, потому что даже собака прячется от злых людей и других собак.

- А где вы деньги берёте на еду, на мыло, на самое необходимое, без чего никак обойтись нельзя? Ведь чем-то же вы питаетесь? И, судя по всему, умываетесь.

- Бутылки собираю, сдаю их, на вырученные деньги покупаю самое необходимое. Моюсь я каждый день, где-нибудь в кустах спрячусь и моюсь, у меня и мыло, и мочалка, - всё, что нужно, у меня есть. А как же не мыться, я же медицинский работник, понимаю, что без этого никак нельзя. Я лечу себя сама. Так-то я не болею, слава Богу, но когда избивают, приходится лечиться тогда.

- А кто избивает?

- Такие же бездомные. Я их не люблю, они пьют, ругаются. Не хочу как они. Я никогда себя не теряла, хотя всегда одна была, никто не помогал.

- Вы верите в высшие силы? Они вам помогают?

- Высшие силы? Я не знаю, из чего они состоят, поэтому невозможно мне в них поверить. Но игнорировать в чистом виде христианские праздники я тоже не могу, когда весь народ радуется, например, Пасхе, в этом же наверняка есть какой-нибудь смысл.

- О чём вы мечтаете?

- Раньше мечтала о настоящей прекрасной жизни для всех. После войны все думали, были уверены, что она обязательно наступит. Теперь я ни о чём не мечтаю. Хочу, конечно, хотя бы однажды выспаться на своей кровати, застеленной чистыми простынями, но нет, так нет.

- Роза Захаровна, вам документы необходимо восстановить, чтобы пенсию получать, в очередь на жильё встать.  Необходимо немедленно заняться восстановлением документов, вы же понимаете это?

- Мне новые документы не нужны. У меня были старые, очень хорошие документы, и пенсия у меня была, мне хорошую пенсию начислили, потому что я хорошо работала, на одной работе за пятерых работала, мне поэтому и квартиру дали. Не нужны мне другие документы, и другая пенсия не нужна.

- Но вы ж не получаете эту свою хорошую пенсию?

- Зато она у меня копится. Пусть копится.

- Где копится-то?

- Где-то копится. Не знаю пока, где.

Не доверяет Роза Захаровна современному миру. Понимает, что как только дойдёт дело до медицинского освидетельствования, так её, скорее всего, не в дом престарелых определят, а в какое-нибудь специальное учреждение с медицинским уклоном. У неё ж с медициной особые отношения, она сама в этой сфере всю жизнь почти проработала. Боится, одним словом, бабушка документы восстанавливать. Потому что вместо благих перемен могут наступить страшные для неё перемены с водворением её в спецучреждение. Именно поэтому, скорее всего, предпочитает она всё как есть оставить и никакой помощи в виде восстановления документов не хочет. Однако на публикацию о себе в газете согласилась, чтобы те, кто её в этой округе каждый день видит, не смотрел бы на неё с презрением. Она не какая-нибудь алкоголичка или праздно шатающаяся по этой жизни личность. Она своё отработала и пенсию заслужила, и жильё. Правда, кто-то теперь пользуется и жильём, и документами, но от этого сама Роза Захаровна хуже не стала. Она не пьёт, не курит, не ворует, нецензурной лексикой не выражается, никаких козней никому не учиняет. Она сохраняет свою социальную значимость, будучи выкинутой из социума. И высшие силы, в которые она не может никак уверовать, дают ей силы жить дальше именно потому, что она предписанных ими заповедей не нарушает.

…По пути подумалось о других одиноких бабушках, которые с не меньшими отклонениями от общепринятых норм в психике доживают свой век в своих квартирах, распределяя кое-как свою пенсию на необходимые нужды.  И нет до них никому дела, кроме тех, кто рассчитывает на их жильё и, так или иначе, пользуется их пенсией. И очень плохо, что нет никому дела. Дело должно быть. Давно настала необходимость создания службы, охраняющей интересы пожилых и престарелых людей, куда они всегда бы могли обратиться, получить психологическую помощь, юридическую консультацию, в конце концов, практическую помощь, если требуется оградить от мошенников и недоброжелателей. Должна быть такая служба, куда Роза Захаровна и такие как она бабушки и дедушки могли бы в случае чего обратиться и не бояться при этом, что им там так помогут, что радоваться жизни уже больше никогда не придётся. Должна быть служба по защите интересов старости, как уже есть службы, стоящие на страже интересов детства.

Но службы такой пока нет, а Роза Захаровна есть,  она 20 лет уже с небольшими перерывами на покупку жилья с последующим из него выселением живёт под открытым небом. Любой нормальный человек давно бы уже напрочь свихнулся, а Роза Захаровна сохраняет оптимизм и свою хотя и своеобразную, но последовательную логику. Необходимо помочь Розе Захаровне. Кто рядом, кто её изо дня в день видит, кто из подъездов выгоняет, кто обзывается и брезгливо озирается на неприкаянную старушку, имейте, пожалуйста, в виду – помочь необходимо человеку. Вот, собственно, и всё.

Наталья ДРОЗДЕЦКАЯ